Ленинград
Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз.
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денёк,
Где к зловещему дёгтю примешан желток.
Петербург! Я ещё не хочу умирать!
У меня телефонов твоих номера.
Петербург! Я сумею найти адреса́,
О которых твердят мертвецов голоса́.
Я на лестнице чёрной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
<декабрь 1930>
Вариант в редакции по спискам.
Примечание: Стихотворение написано, когда во время скитаний в поисках жилья и возможности заработать на жизнь, Мандельштам несколько дней провёл в Ленинграде у своего брата Евгения, на 8-й линии, д. 31, кв. 5, где был действительно с корнем вырван звонок.
http://rvb.ru/mandelstam/dvuhtomnik/02comm/0163.htm
wikilivres:Ленинград (Мандельштам)
http://rvb.ru/mandelstam/dvuhtomnik/01text/vol_1/01versus/0163.htm
» У МЕНЯ ТЕЛЕФОНОВ ТВОИХ НОМЕРА…»
Петербург… Помолчим, чтобы не сказать банальность…
Постоим, надломив силуэт над лиловой вечерней Невой…
В этом городе невозможно жить — и писать: за плечами дерюга, гремя на ветру, вырастает в крылатку, в тёмной ряби колеблется тонкий профиль Анны Царевны
(отражение Модильяни через зеркало подсознания). Впрочем, жить — и не писать
в этом городе ещё более невозможно…
И чего только ни случалось здесь за — вот уже — триста лет, не было, наверное,
ни одного мгновения, когда бы на гулкий влажный гранит не ступала печаль Поэта…
И не одна: поэты в граде Петра плодились плеядами…
( Чтобы быть понятой современным читателем, -поясняю:
Пушкин тусовался здесь с Вяземским, Мандельштам ловил кайф и балдел от Аннушки, Бродский торчал с Кушнером — базарили о барокко…)
Я не знаю, что это такое: петербургская (или ленинградская ) поэтическая школа…
Может быть, это означает исповедовать город как религию? Евангелие от Блока, все домы — храмы? Или это та никем не навязанная высшая строгость свободы, в которой есть всё, кроме — даже тени -вульгарности?..
(Я не знаю другого городакоторому так «нейдёт» вчерашний ПТУшлый жаргон или сегодняшняя американизация всей страны…)
Вот уже и в жизни моего поколения наступила пора вопросительных знаков и почтительных многоточий… Мы стали горше, мудрее и снисходительней. Мы больше не спорим с пеной у рта, кто же наш лучший поэт, и не только потому, что он обрёл покой и новую родину под чёрным солнцем Италии…
Земля щедра, всем на ней (и в ней ) хватит места…
И мне бы хотелось поблагодарить писателя Даниила Чконию за то. что он принёс на страницы «Ведомостей» — согласно своему личному вкусу — терпкий привкус настоящей литературы. И за его предложение познакомить читателей газеты, съехавшихся в Германию со всех концов бывшего нерушимого, с высокой санкт-петербургской лирикой.
Мы понимаем, что ей тесны не только рамки «Литературного приложения», но и всех антологий. Ведь не пять и не десять имён, а, как минимум, пятьдесят. А ежели отмечать, так сказать, стихов наводнение не по самой высшей черте, то и все пятьсот…
Почему же сегодня — именно эти?
Ответ может кого-то шокировать своей откровенностью: потому что… люблю!
Потому что заслуженно известные — или незаслуженно неизвестные…
Потому что уже старые — или ещё молодые…
Потому что стиль лёгок, хоть жизнь тяжела (или — наоборот…)
Потому что каждый из них мог бы сказать «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма».. . Вот этот привкус «несчастья и дыма» и есть, на мой взгляд, критерий поэзии…
ОЛЕГ ОХАПКИН
ОПАЛЁННАЯ КУПИНА
Когда -то я чисто филологически,что называется, ради красного словца, пошутила: «Знаешь, говорю, есть поэты на «ах» — Ахматова, Ахмадулина, а есть на «ох»…
Другой бы на его месте наверняка сострил в ответ что-нибудь о «поэтах на «б»,
тем более, что присутствующий при сём Давид Яковлевич Дар уже потирал руки от удовольствия, но Олег Охапкин — человек, светящийся благородством, поэт высокого штиля, до мести никогда бы не опустился. Добродушно пробасил сакраментальное из отца Онуфрия — Ольге, и сам же смутился…
А вот другое воспоминание,» воспоминатель» — другой замечательный поэт, Виктор Кривулин, автор предисловия к парижскому томику Олега:
«Весна 1972 года. Квартира смертельно больной ленинградской писательницы Веры Пановой. Мы сидим втроём: муж Веры Пановой Давид Я ковлевич Дар, умерший несколько лет назад в Иерусалиме, двадцативосьмилетний поэт Олег Охапкин и автор этих строк. Олег читает стихи. Кажется это был «Въезд Господен в Иерусалим». По мере чтения лицо Дара оживляется всё более. Он слушает с каким-то радостным нетерпением. Сейчас нет людей, способных так слушать стихи современника. Но стихи Олега предназначены именно для такого слушателя.
«Олег, я слушаю Вас и — не поверите — явственно вижу, как у Вас за спиной вырастают крылья!» — эти слова Дара, сказанные в тот вечер, я хорошо запомнил, может быть, потому, что, спустя всего четыре года, после многочасового допроса в «органах» Олег рассказывал: » У них, оказывается, все мы значимся не по именам, а под какими-то кличками. У меня, например, кликуха «Орёл»…
Могу добавить к рассказу Кривулина, что ничего удивительного, не случайно же к нам, уже в Клуб-81, альтернативный Союзу тогдашних советских писателей, однажды заявился полковник КГБ по фамилии Коршунов, а потом, в перестройку, он стал работником одного из райсоветов Кошелевым…Видимо, сами они там у себя кое-что про птиц, то есть, кто есть кто, всё-таки понимали…
Литературный путь Олега Охапкина сравним и с трагическим парением, и с радостным, по-христиански понимаем подвигом бытия. Не знаю, допросы ли или трудное безотцовое детство, когда и устремил впервые свой взор к Богу, или эта лавина стихов, но — не выдержала Душа, надломилась…
Время течёт медленно, очень медленнно, потому что — всё чаще — за решёткой
психиатрической клиники. Воробей на подоконнике свободнее, чем орёл в неволе..
Но когда вдруг снова нахлынут стихи , — в них предельная, и, кажется, запредельная ясность…
В торжественных строфах слышится эхо литавров.
Олег Охапкин — первый лауреат державинской премии, закономерно учреждённой в граде Святого Петра.
ВИКТОР ШИРАЛИ
«Поясняю:
Эта родина-галера
Нам даётся для труда —
Не для побега…»
Елена Игнатова ( имя известное любителям санкт-петербургской поэзии) пишет печально из Иерусалима в Штутгарт: «Не знаю, чем и помочь… Витя Ширали страдает, болеет. Его как будто бы уже нет…» Такое вот осталось у неё ощущение после поездки на Родину. А я его не застала, он опять слёг в больницу, говорила с мамой, которая была и остаётся его лучшей подругой…
А ведь как всё начиналось… Любимый птенец, вылетевший из царскосельского гнезда, лицеист Татьяны Григорьевны Гнедич (Той самой Гнедич из того самого Пушкина, который был для нас, жителей всегда всё-таки «бурга», Царским селом…)
Фривольный, но не вульгарный, не то что бы даже посетитель, а завсегдатай
( иногда уходил оттуда домой…) «Сайгона», скандально популярного кафе на углу Невского и Литейного… Кафе поэтов? Не знаю… Хотя сейчас на доме, где с тех пор уже успел побывать магазин сияющих унитазов ( у каждой эпохи — свои витрины…), открылась литературно-мемориальная доска. Мне всё-таки кажется, что место писателя — за письменным столом, а не за буфетной стойкой… Впрочем, и заядлые парижане, и вольные жители вычурной Вены могут мне возразить стойким букетом
кофейных ароматов своих культурных традиций…
Надо, наверно, сказать, что и стихи, и вся как бы приблатнённо-пушкинианствующая стихия Виктора Ширали (и вокруг него) апеллировала (как бы…) к подвыпившей публике, к её восторженному одобрению. Но он -то был не только подвыпившим, но ещё и — самое главное — упоённым, может быть, последним эпикурейцем на прохладных
туманных берегах лицемерного, к тому же, города Ленина…
Его первая книжка «Сад» вышла в свет ещё при причмокивающем дорогом, не столь харизматическом, сколь маразматическом лично товарище, она была первой , попавшей на социалистический рынок от «не нашего» (то есть, нашего…) по своему мироощущению автора, и я помню её официальное обсуждение на секции поэзии ССП.
Стыдно, грустно и нестерпимо жаль и привычно ломающегося, и уже надломленного автора…
«…Я повторяю, о моей книге ходят по городу слухи, лишённые…»
В том-то и дело, что по городу ходили машины и пешеходы, и никаких особых слухов о худосочной во всех отношениях книжечке. Ибо лишенные естественноно освещения в период роста, да, к тому же, и оболваненные под «нулёвку» цензурой сады оказывались мертвее распетушившихся тем врменем палисадников…
Но силуэты всё же нет-нет да угадывались…
А поэт Виктор Ширали — печальный и любящий.
Очень любящий, кстати, свою старенькую маму, которой и посвятил новую книгу.
Текст песни: Я вернулась в мой город, знакомый до слез, Я вернулась в мой город, знакомый до слез,
Я вернулась в мой город, знакомый до слез, Я вернулась в мой город, знакомый до слез,
|
|
Другие исполнители песни:
— Тамара Гвердцители (Концерт к 60-летию Победы, «Песня Года» 2005)
— Сурганова и оркестр (2007)
— Александр Буйнов («С Днем рождения, Алла!», 2009)
Оригинальное стихотворение Осипа Мандельштама:
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
декабрь 1930
Алла Пугачева:
Есть у меня песня «Памяти Лидии Клемент» — зрители со стажем помнят эту прекрасную ленинградскую певицу, так безвременно умершую. Когда возникла идея написать эту песню, как-то сами из памяти всплыли полузнакомые стихи:
«…Ленинград, я еще не хочу умирать, у меня телефонов твоих номера. Ленинград, у меня еще есть адреса, по которым найду голоса».
Родилась песня, и надо сказать, что воспринималась она зрителями спокойно — ну еще одна, неплохая. Но в Ленинграде во Дворце спорта «Юбилейный» во время моего концерта с первых тактов музыки шесть тысяч зрителей встали и стоя слушали всю песню. У меня даже горло перехватило от волнения — потом мне рассказывали, что билетерши в зале плакали. Произошло идеальное слияние поэзии, музыки и чувств зрителей.
«Московский комсомолец», 1978 год, 14 октября, интервью брал Л. Никитин
Алла Пугачева:
Сейчас можно обсуждать, что я раньше пела, как. Мне очень смешно было наблюдать отрывки из спектакля ленинградских студентов. Помните, мальчик читал стихи, пытаясь показать, как они были написаны Осипом Мандельштамом:
«Петербург, я еще не хочу умирать…»
А потом вышла девочка и, якобы копируя меня, показала, как я небрежно отнеслась к тексту и безбожно исковеркала его, упустив одно слово, а «Петербург» заменив на «Ленинград». Знаете, то как она это делала, было интереснее, чем то, как выступал мальчик. А я думала: где вы были раньше, когда фамилию Мандельштама нельзя было даже произнести на сцене. Когда на пластинке «Еврейский музыкант» нельзя было написать слово «еврейский». Мы поставили просто «музыкант»…
Да, я спела «Ленинград», посвятив песню памяти безвременно умершей ленинградской певицы Лидии Клемент. Для того, чтобы никто из злопыхателей не спохватился: «Так, быстро убрать!» А то, что я сделала ошибку в записи… Знаете, было много дублей, и однажды в запарке я спела вместо «ночных фонарей» — «речных фонарей». Грубая ошибка. Я переписала. А потом редактор, который занимался записью, вставил ошибочный вариант.
Теперь они могут спокойно выходить, петь… Мне не нравится, когда сейчас в том, что уже сделано, кто-то ищет ошибки, подтирочки и думает: «Вот мы сейчас сделаем по-другому». Нет, милые мои, вы сделайте по-своему. И ошибитесь по-своему.
«Сколько светит настоящая звезда?», «Комсомолец Таджикистана», 1988 г.
Алла Пугачева:
Когда я записывала Мандельштама «Ленинград» песню она, конечно, была с ошибкой спета один раз, второй … машинально я спела вместо «речных фонарей», «ночных фонарей» и второй раз, когда я уже спела, я спела правильно. К сожалению, редактор оказался он не такой грамотный, как хотелось бы, и в пластинку он вставил вариант, не обратив внимания, за что получила по мозгам потом, ну, от всех, все меня упрекали в этом. Ну, что делать, вот так получилось. По-моему даже брат Мандельштама звонил мне, представляете, ну, тут меня уже разозлило, я сказала, лучше б при жизни его берегли, чем теперь каждое слово.
«Радио Алла», программа Алло, Алла, 2007 год
Алла Пугачева (после исполнения песни «Ленинград» А. Буйновым):
— Когда в общем-то знаменитый человек делает ошибки в исполнении, то люди поют неправильно. Здесь я ошиблась: вместо «речных фонарей» как у Мандельштама, спела «ночных», и этот шлейф идет за мной.
Михаил Маргулис, музыкальный критик:
— Мы услышали сейчас в исполнении А. Буйнова песню «Ленинград». Но это стихотворение называется «Петербург». Осип Мандельштам писал его по сути как свой реквием. Из этого стихотворения убрана принципиальнейшая фраза: «по которым найду мертвецов голоса». Мандельштам – это поэт, в работу которого не надо вмешиваться, тем более выдирать куски или менять смысл произведений. Он говорил о городе Петербурге, о тех кто в нем жил, и кого он потерял к этому моменту. Ну как вы могли заменить «Петербург» на «Ленинград», и как вы убрали эту фразу: «по которым найду мертвецов голоса»?
Алла Пугачева:
— Во-первых Мандельштама вообще никуда не пускали. С Петербургом… Да трусливый ход, трусливый… Но я сказала всем: Мандельштам звучать будет, и со словом «хочу», но без «мертвецов». Да, без «мертвецов». Почему? Потому что хотелось прежде всего донести состояние одиночества, состояние страха: я на лестнице черной живу, и в висок ударяет мне вырванный с мясом звонок. Кто-то задумывался над этим? Кроме тех кто знает, что человек оказывается без квартиры, без всего, «залепили» квартиру, и только этот замок ржавый висит на двери? Нет! Все эту песню воспринимали как мою исповедь: я не хочу умирать! И мне было этого достаточно.
«Петербург»… При всем моем уважении к классику, он не рифмовался.
…
Это не крючкотворство было, это стилистика. Это для программы было написано.
…
Был такой компромисс… Мне очень хотелось чтобы зазвучал Мандельштам, и мы пошли на такие ходы: ну что делать, такое было время!
Филипп Киркоров:
— Почему песня имела подзаголовок «Памяти Лидии Клемент», почему такой акцент?
Алла Пугачева:
— Это была замечательная ленинградская певица, потрясающая, очень душевная. Ее обожали петербуржцы, тогда ленинградцы. И постольку поскольку мы говорили о компромиссе, то, честно говоря, посвящение Лидии Клемент как-то оправдывало, что Петербург поменяли на Ленинград. И память о Лидии Клемент помогла, чтобы Мандельштам появился на пластинках, с этого началось его новое шествие. Хотя я выслушала очень много упреков.
Игорь Николаев:
— Я хочу поделиться своими ощущениями, как пианист и клавишник Аллы Пугачевой, который тогда аккомпанировал и играл именно эту вещь. После слова «желток» я ставил такую «бесконечную» фермату, когда тишина стояла зловещая в зале, которую никто не мог никогда прервать, сколько бы эта пауза ни звучала. Вообще для меня она была страшная песня, хоть я ее играл и знал, но я ее пугался. Пугался, как Алла Борисовна «умирала» очень долго: «я еще не хочу умирать»…
Алла Пугачева:
— Они так верили, что я не хочу умирать, и так жалели меня, пока я не уходила за кулисы, у всех были слезы на глазах.
Игорь Николаев:
— А после этого, она ушла за кулисы, и тишина, народ не начинает хлопать. Минуту, две… Мы не понимаем, что дальше делать. А Саша сделал такой бравый офицерский вальсок, что мне тоже понравилось. Сделав упор на смысл: я не хочу умирать, не умру – и все!
Александр Буйнов:
— Я тоже переживаю в этой песне «я еще не хочу умирать», это не бравада была, но просто с некоторым уже мужским отношением… А это уже – атака.
запись программы «ДОстояние РЕспублики» на Первом канале, 18 ноября 2010 г.
Алла Пугачева:
… По телевизору недавно показали: сначала мальчик прочитал стихотворение («Ленинград» — прим. сайта А-S) в первозданном виде, а потом девочки показали, во что превратила его Пугачева… Знаете, сейчас такие все смелые – и читать все можно, и ругаться. А тогда многих сил стоило, чтобы на конверте пластинки появилось имя Мандельштама. «Я больнее не ревную» не пропускали из-за слова «хочу», «Музыканта» — из-за слова «еврейский». Ну а «Петербург», — из-за слова «Петербург». Пришлось заменить на Ленинград. Я буду очень рада, если поколению, что идет за нами, не придется идти на компромиссы. Но нам-то тогда надо было дело делать. С этой песней у меня связана другая горечь – при записи в одном из дублей я перепутала «речных» и «ночных», а в итоге из всех вариантов режиссер выбрал неправильный. Эта горечь – до сих пор.
В. Курицын, статья «Иметь свое место», газета «Вечерний Свердловск», 23 августа 1988
Борис Савченко, историк эстрады и музыкальный критик:
Почти одновременно с «Зеркалом души» она пишет целый диск новых собственных песен — «Поднимись над суетой». Наиболее удачным у неё получился, на мой взгляд, «Ленинград» на стихи О. Мандельштама. Точнее, по мотивам стихотворения, ибо в трактовке певицы текст песни звучит несколько иначе.
Трагическое ощущение неминуемого конца, фатальной безнадёжности есть непременное свойство глубоко одарённых натур, и, без сомнения, оно является активным стимулятором их творчества. Мне как-то не хочется развивать тривиальную мысль о том, что под маской некой эмансипированности Пугачёвой скрыто хрупкое нежное существо, — нет, она совсем не беспомощна, скорее наоборот — имеет властный, быть может надменный, характер и способна на глубокие и сильные переживания, с поправкой на причуды женственности и непредсказуемость поведения. Посему я нисколько не удивляюсь отваге певицы, дерзнувшей приложить к стихам Мандельштама собственную музыкальную транскрипцию, и радуюсь, что опыт получился успешным.
«Ленинград» Пугачёвой — свидетельство ухода от апробированных тем, утративших оригинальность прежних находок. Постоянное, ненасытное самообновление — вот та «изюминка» в её творчестве, которая непрерывно вызывает общественный интерес, электризует «поле» вокруг имени Пугачёвой, влечёт к ней не только поклонников, но возбуждает любопытство и со стороны лиц, не являющихся безоговорочными почитателями таланта певицы.
Борис Савченко. Дорогая Алла Борисовна… — М.: «Знание», 1992. — С. 26—27. — 54 с. — (Серия «Мир искусств»; № 1)
Обложка | Название | Год | Длительность | Размер | Качество | Он-лайн |
---|---|---|---|---|---|---|
Песен не найдено |
Песня выходила на 12 носителях :
Аудио -> CD — Оригинальные (4):
Пластинки -> МИНЬОНЫ — Оригинальные (1):
Пластинки -> ГИГАНТЫ — Оригинальные (3):
Я вернулась в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухших желёз.
Я вернулась сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских ночных фонарей.
Я вернулась в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухших желёз,
Узнавай же скорее декабрьский денёк,
Где к зловещему дегтю подмешан желток,
Припев:
Ленинград! Ленинград!
Я ещё не хочу умирать,
У меня еще есть адреса,
По которым найду голоса.
Ленинград! Ленинград!
Я ещё не хочу умирать,
У тебя телефонов твоих номера,
Я ещё не хочу умирать.
Я вернулась в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухших желёз,
Я на лестнице чёрной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
Я вернулась в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухших желёз,
И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Припев:
Ленинград! Ленинград!
Я ещё не хочу умирать,
У меня еще есть адреса,
По которым найду голоса.
Ленинград! Ленинград!
Я ещё не хочу умирать,
У меня телефонов твоих номера,
Я ещё не хочу умирать.
Ленинград! Ленинград!
Ленинград!…
Проигрыш.
Я ещё не хочу умирать…
Ленинград…
Я ещё не хочу умирать…
Ленинград…
Я ещё не хочу умирать…
Ленинград…
Я ещё не хочу умирать…
слова: Осип Мандельштам, музыка: Алла Пугачева
Следите за новостями в соцсетях